Что-то занудное настроение, а может сезонное обострение.
Как быть с завещанием гениального писателя И.С. Тургенева
Предлагаю поступить так, как написано в еврейских народных сказках:
воздаст каждому по делам его (с) Евангелие от Матфея 16 глава.
"Отцы и дети".
— Что, Петр, не видать еще? — спрашивал 20 мая 1859 года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на *** шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запыленном пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазенками.
Слуга, в котором все: и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, и учтивые телодвижения, словом, все изобличало человека новейшего, усовершенствованного поколения, посмотрел снисходительно вдоль дороги и ответствовал: «Никак нет-с, не видать».
— Не видать? — повторил барин.
— Не видать, — вторично ответствовал слуга.
Барин вздохнул и присел на скамеечку. Познакомим с ним читателя, пока он сидит, подогнувши под себя ножки и задумчиво поглядывая кругом.
Зовут его Николаем Петровичем Кирсановым. У него в пятнадцати верстах от постоялого дворика хорошее имение в двести душ, или, как он выражается с тех пор, как размежевался с крестьянами и завел «ферму», — в две тысячи десятин земли. Отец его, боевой генерал 1812 года, полуграмотный, грубый, но не злой русский человек, всю жизнь свою тянул лямку, командовал сперва бригадой, потом дивизией и постоянно жил в провинции, где в силу своего чина играл довольно значительную роль. Николай Петрович родился на юге России, подобно старшему своему брату Павлу, о котором речь впереди, и воспитывался до четырнадцатилетнего возраста дома, окруженный дешевыми гувернерами, развязными, но подобострастными адъютантами и прочими полковыми и штабными личностями. Родительница его, из фамилии Колязиных, в девицах Agathe, а в генеральшах Агафоклея Кузьминишна Кирсанова, принадлежала к числу «матушек-командирш», носила пышные чепцы и шумные шелковые платья, в церкви подходила первая ко кресту, говорила громко и много, допускала детей утром к ручке, на ночь их благословляла, — словом, жила в свое удовольствие.
Дальше не стал, может что пропустил, все же любое занудство свой предел имеет. )))
В общем, наш genius, гениальный Иван Сергеевич, "
никогда не употребляйте иностранных слов", слов иноземных на деле и в сочинениях своих вовсе не чужался и употреблял их как родные. Или как?
Велик и могуч русский язык, в том числе тем что может заимствовать, освоить и "природнить" любые слова так что потом они становятся русскими.
Халва и шашлык. Церковь и Библия. Или на святое замахнусь - спирт и вино.
Не возмущается никто наличием этих когда-то нерусских слов?
Или вот еще из серии "с крестиком но без трусов", "не совсем но все-таки гусский":
Муз (!) салон (!) у тана Барклай-де-Волынщина.
Плов, гитара.
Это хорошо и правильно - и плов, и гитара.
Но, как мне кажется, не хорошо и не правильно считать что слова музыка, плов, гитара, музей (и многие другие) портят русский язык и их надо запретить из-за их сомнительного европейского или азиатского происхождения.
Не от этого страна разваливается.
И, при всем уважении к ревнителям языка и лично к Николаю, никак я не готов отказаться от компаса и карты, палатки и гамака, навигатора и газа. При всей нерусскости этих слов.
Потому что правильнее, кмк, сделать эти слова русскими, и компьютеры с интернетами, и кешбеки с дедлайнами, и даже мастдаи с пингвинами ))), нежели с одной стороны зашорено отвергать новые термины, с другой используя такие же иностранные слова ставшие привычными и своими.
Цари-императоры, митрополиты-патриархи да интернационал-коммунизм, гегемония пролетариата. Партия и пионер. Инженерная система.
А правда, может кто нибудь приведет пример совсем русского языка в развернутом предложении, без заимствованных когда-либо слов (без мата, разумеется)? Мне так сдается что избежать употребления слов иностранных можно лишь обладая словарным запасом некого Герасима.
